Иван Сабило - Крупным планом, 2006[роман-дневник]

— Вот у вас есть широко известный писатель Валентин Распутин, так я прочитала его роман о дезертире. И пришёл такой интерес: вы, победившая фашизм страна, пишете не про героя победы, а про дезертира. Неужели дезертирство у вас было массовым явлением?

Вопрос не трудный, но требующий точного и вразумительного ответа.

— Вы правы, мы, действительно, победившая страна. И про дезертиров писал не только Распутин, но и Чингиз Айтматов в рассказе «Лицом к лицу», и Дмитрий Гусаров… не помню, как называется его рассказ. Но именно писатели победившей страны и должны были написать о таком явлении, как дезертирство. Потому что наши дезертиры — это трусы, почти предатели. Тогда как ваши дезертиры, или, скажу точнее, дезертиры из германской армии — герои. Если бы все ваши, точнее, все офицеры и солдаты фашистской армии дезертировали, мир избежал бы самой кровопролитной войны. Понимаете разницу?

Я думал, она улыбнётся, но нет, смотрит на меня так, будто ждёт ещё каких-то слов. А я уже всё сказал.

На том и закончилась наша встреча.

2 апреля. Сегодня открывают станцию метро «Комендантский проспект». Это в пятнадцати минутах ходьбы от моего дома. Оделся как на пробежку и помчался туда. Приехала губернатор Валентина Матвиенко, спустилась по эскалатору, посмотрела, кажется, осталась довольна.

Станция большая, в светло-голубых тонах, с авиа-символикой — именно здесь, на Комендантском аэродроме обретала свои крылья русская авиация. На стене при входе на эскалатор — мозаичное панно с допотопными самолётами и летчиками в кожаных тужурках и шлемах. И такая мощная энергетика исходит от картины. Сразу понятно: Советский Союз!

Умер папа Иоанн Павел II.

В 1984 году, когда я жил в Доме творчества в Ялте, там же находился белорусский писатель Алесь Божко. В одном из разговоров он сказал, что в юности жил в Польше и учился в лицее с будущим главой Ватикана. Кароль Войтыла на два года моложе Божко, но уже тогда это был яркий, артистичный, не по годам развитый мальчик. И всё же его удивляет, что поляк, а не итальянец возглавил Римскую католическую церковь. «Здаецца мне, што тут не абышлося без пал1тык1», — подчеркнул он. И оказался прав. Время показало, сколь быстро и резко изменилось польское общественное мнение в определении своего отношения к Советскому Союзу. Прежде всего, в идеях и действиях «Солидарности» и Польской Церкви. До минимума сократилось число просоветски настроенных поляков, до максимума выросло число противников социализма.

4 апреля. Заседание Общественного совета СПб. Я — член совета. Тема — сохранение культурной градостроительной зоны. Чиновники из Смольного стараются внушить мысль, что город — это живой организм и он не может не меняться. Поэтому отдельные дома перепланируются и даже убираются для того, чтобы горожанам было удобнее. Могут и должны быть отданы под застройку так называемые лакуны, то есть свободные городские места.

Я сказал:

— Объявите сегодня лакунами Исаакиевскую и Дворцовую площади, и завтра на них поднимутся многоэтажные бараки. Если город — живой организм, то и сохранять его нужно живым, а не умерщвлять сомнительного вида архитектурными новоделами.

Чиновники не изменили своего мнения, но всё же повели разговор в менее агрессивной форме.

5 апреля. На Садовой, в культурном центре Михаила Шемякина совместно с Генеральным консульством Венгрии я провёл вечер, посвященный 100-летию со дня рождения крупнейшего венгерского поэта Аттилы Йожефа. Он прожил всего тридцать два года и трагически погиб в 1937-м. Мне по душе многие стихи Йожефа, его вера в грядущую гармонию мира. Но самым близким поэтом для меня с «младых ногтей» стал Эндре Ади. В особенности его стихотворение «Твоё великое тепло» в переводе Л. Мартынова:

Тебя из сердца моего

Хотели вытеснить картины.

И статуй мраморных толпа

Хотела взять твоё тепло,

Которое неповторимо.

Тебя целуя, гибну я

И вновь рождаюсь в поцелуе.

Пусть женщины сирокко мчат,

Меня их знойный, сладкий чад

Не изнурит, его гоню я.

Живые, как и мертвецы,

Пусть это всё промчится мимо…

Никто не может дать его,

Твоё великое тепло,

Которое неповторимо.

8 апреля. У меня в кабинете. Разговор с А.В. об «Открытом ринге», он требует продолжения романа. При этом просит обязательно поместить в книгу и его образ. Для равновесия. Он страдает манией величия, так как считает, что никому не дано так гениально материться, как ему.

— Равновесия в чём или с кем? — спросил я.

— Для общего равновесия.

— Мне кажется, общего равновесия ни среди людей, ни среди литературных героев не бывает. А на образ вы пока не тянете.

— И почему же?

— Много пьёте и сквернословите. Вот когда бросите, тогда посмотрю.

— Мне не бросить, — вздохнул он. — Я у цыганки гадал на курево и питьё — она сказала, что буду курить «до дней последних донца». И пить тоже. Н-но! — вскинул голову. — Никто за меня не сделает того, что делаю я. Никто не напишет за Шекспира — Гамлета, за Пушкина — Евгения Онегина. А вот за учёных — можно. Если не Иванов открыл, то Петров, Сидоров, Алфёров… Недаром бывают одновременные открытия: законы Гей-Люссака, Бойля-Мариотта… Вам известен пример, когда два автора написали бы Дон Кихота или Печорина?

— Ну, пожалуйста: Ильф и Петров, братья Стругацкие…

— Сравнили! Это же хохмачи, Одесса-мама. Они вам наплетут веников. Не всяк писатель, кто пишет. Я ж вам про Дон Кихота!

— Не обижайте учёных, они трудятся не меньше нашего. К тому же Дон Кихот был всегда, точно так же, как закон всемирного тяготения. Но понадобился гений Сервантеса и Ньютона, чтобы явить их миру.

— Согласен. Хотя учёные часто пашут впустую, когда теория не находит практического подтверждения. Учёные! До сих пор не могут ответить на вопрос, что первично — яйцо или курица.

— В науке даже отрицательный результат — положительный, — напомнил я. — И на ваш риторический вопрос можно дать риторический ответ: а что первично — день или ночь?

— Это да. Но сколько ещё продлится жизнь книги как бумажного издания? Возможно, она будет существовать всегда, но в малом, строго дозированном количестве. Чтобы выпустить книгу, нужно много леса, воды, производственных площадей. Но, может быть, тогда исчезнут книги-пустышки? А хорошие книги останутся?

— Непременно. Наши с вами — точно останутся!

— Вы полагаете?

— Конечно! Иначе зачем мы их пишем — спросил я и почувствовал, что наш вялотекущий разговор может продолжаться как минимум до Нового года. Уже собрался протянуть руку, чтобы попрощаться, но тут он встрепенулся: